Головна » 2009 » Листопад » 27 » Гірошіма, любов моя / Hiroshima, mon amour / 二十四時間の情事 (1959)
00:22
Гірошіма, любов моя / Hiroshima, mon amour / 二十四時間の情事 (1959)
Назва: Гірошіма, любов моя
Оригінальна назва: Hiroshima Mon Amour
Рік виходу: 1959
Режисер: Alain Resnais
У ролях:
Emmanuelle Riva ... Elle
Eiji Okada ... Lui
Stella Dassas ... Mother
Pierre Barbaud ... Father
Bernard Fresson ... German Lover
Про фільм:
Фільм Алена Рене занурює глядача в складний світ відчуттів, заснований на сюжетній лінії короткого кохання французької кіноактриси і японського архітектора в післявоєнній Гірошімі. На кожного з них тисне тягар минулого, з яким доводиться жити щохвилини. Фільм хоча складний за сприйняттям, але дуже вишуканий, чого варті одні тільки документальні кадри наслідків ядерного бомбардування ...
Сергей Кудрявцев
10/10
Экзистенциальная драма
Ален Рене на ранней стадии своего пути в игровом кино хоть и причислялся к французской «новой волне», однако существенно отличался по стилю и внутренней сути собственных работ от художественной манеры и тематических поисков более молодых коллег — Франсуа Трюффо, Жан-Люка Годара, Луи Маля, Клода Шаброля. Уже на внешнем уровне нельзя не заметить, что движение в фильмах Рене становится плавным, замедленным. Монтажные фразы длинны, а переходы отнюдь не резки. По сравнению с «рваным монтажом» Годара, который создавал «атмосферу социальной и индивидуальной неустойчивости» (по точному выражению американского сценариста и киноведа Джона Хауарда Лосона), повествование у Алена Рене выглядит чересчур спокойным и уравновешенным, а нормальные по продолжительности картины — даже затянутыми.
В этом отношении представляется, что он гораздо ближе к Микеланджело Антониони. Правда, у итальянского режиссёра движение совершается вокруг одной точки, как бы концентрическими кругами. Начало его лент почти всегда интригует, но интрига оказывается чаще всего мнимой или же не имеет существенного значения. Антониони словно забывает в дальнейшем о том, что хотел рассказать, а сюжет всё заметнее удаляется куда-то в сторону.
«Для фильмов А. Рене характерен тревелинг — движение вдоль и движение вглубь», по верному замечанию российского критика Виктора Божовича. Движение в глубины человеческого сознания, памяти, подсознания — вот суть произведений Рене. При этом постановщик разрушает реальное пространство и время, чтобы воплотить на экране субъективное время-пространство человеческой памяти. Подобное движение может обмануть неискушённого зрителя, показаться зигзагообразным — ведь действие забегает вперёд, отстаёт или кружится на месте. Но по законам памяти, тщательно реконструируемым Аленом Рене, происходит движение именно вдоль и вглубь, что дополнительно подчёркнуто благодаря рефрену медленных проездов по улицам Хиросимы («Хиросима, моя любовь») или по замку («В прошлом году в Мариенбаде»).
Движение в картинах Рене совершается от настоящего к будущему через прошлое. Это связано с главной темой творчества этого режиссёра — темой памяти. Антитезой памяти всегда выступает забвение. «Борьба» памяти и забвения, словно борьба добра и зла, составляет основной конфликт. Человек, помнящий о своём прошлом, имеет право на будущее. А тот, кто предался забвению, может попасть в мир мёртвых. Эти две концепции соответствуют двум вышеназванным лентам. Важно отметить, что они как бы не существуют друг без друга и являются своеобразной дилогией, поэтому необходимо смотреть их и анализировать в хронологическом порядке. Обратная перестановка нарушает ход мыслей Алена Рене, а рассмотрение лишь одного из фильмов искажает их подлинную суть.
Ещё в документальной работе «Ночь и туман» прозвучали такие слова: «Есть среди нас те, кто притворяется, будто верит, что всё это случилось лишь однажды, в определённое время, в определённом месте… те, кто отказывается видеть, кто не слышит вопля, который будет звучать до скончания века». Память о «вопле», о трагедии Хиросимы определяет жизнь героини первой игровой картины Рене, которая называется «Хиросима, моя любовь». Но точнее был бы иной перевод: «Имя моей любви — Хиросима». Не Хиросима является любовью для неё, а любовь оказывается Хиросимой.
Всё начинается с метонимической детали: часть вместо целого. На экране — плечи обнявшихся мужчины и женщины, их руки. Для Алена Рене это — символ любви вообще. Не имеет значения, кто любит. Любовь носит вселенский характер. Есть мужчина. Есть женщина. Он и она. У них нет имён. Они любят друг друга. И в эту любовь врываются слова, которые тоже представляются всеобщими. Мужской голос произносит: «Ты ничего не видела в Хиросиме. Ничего!». Акцент делается на слове «ничего». Вместо Хиросимы, как чего-то всё-таки конкретного, могло быть совсем другое. Например: «Ты ничего не видела на свете». А женский голос отвечает: «Я видела всё. Всё!». Выделяется слово «всё». И только после этого речь приобретает более определённый характер. Женщина рассказывает о том, что произошло в Хиросиме: что было в первый день после атомного взрыва, во второй, в третий… Постановщик вводит документальные эпизоды разрушения Хиросимы. Женщина продолжает свой рассказ. Изображение возвращается к первоначальному кадру обнажённых плеч и рук. Снова вступает хроника: на экране — современная Хиросима. А потом впервые появляется лицо женщины (уже конкретной) и лицо мужчины, который оказывается японцем.
Рене идёт всё-таки от общего к единичному. Если бы он начал ленту с атомного гриба над Хиросимой (как предполагалось по сценарию известной писательницы Маргерит Дюрас), то исчезло бы ощущение всеобщности. Тогда действительно можно было бы поверить, что атомный взрыв случился в августе 1945 года в Хиросиме, и будет случаться всегда, если люди перестанут помнить о нём. А также режиссёр не мог сразу показать лица своих героев. Сначала идёт рассказ о «большой» Хиросиме — о той, которая уничтожила сотни тысяч людей. И уж потом — о «малой Хиросиме» молодой француженки. Она ничего не видела в настоящей Хиросиме. Мужчина был прав. Но права и женщина: она всё видела в Хиросиме. Потому что пережила личную трагедию, и это позволило ей почувствовать и принять, как собственную, трагедию других людей.
Ален Рене не сопоставляет эти трагедии как равноценные. Он настаивает на правильном соотношении обеих: «Мы, наоборот, противопоставляем колоссальную, фантастическую безмерность Хиросимы и маленькую историю в Невере». Забвение своей трагедии может избавить конкретного человека от страдания. Забвение Хиросимы — это новая Хиросима. Героиня предощущает это и сильнее страшится забыть то, что она «увидела» здесь, в Хиросиме, нежели там, в Невере. Если бы каждый помнил не о себе, а о «вопле»! Нет, даже не так, совсем не так. Если бы каждый помнил о личной трагедии — как о Хиросиме! Тогда люди не допустят её повторения.
Именно так помнит эта женщина. Вернее — начинает помнить. Через Хиросиму, в которую она приехала, чтобы сниматься в фильме о мире, через это кино, через любовь к японскому мужчине. Для Рене любовь — вторая по важности тема после темы памяти. Обычно они переплетаются между собой. Любовь рождает память. Память рождает любовь. «Хиросима, моя любовь» — это как раз первый случай. В тот момент, когда сплетаются руки и тела француженки и японца, соединяются две любви и две памяти. У неё была любовь в Невере к немецкому солдату. Первая — глупая и безрассудная — страсть. А сейчас — любовь к Хиросиме и японцу. Была память о том, как за «прóклятые» чувства подвергли остракизму. Маленькая трагедия, каких много. Ныне — память о том, что произошло в Хиросиме. Большая трагедия, каких мало. Сочленяется в сознании самое главное, самое трагическое: любовь в Невере и Хиросима. И рождается любовь по имени Хиросима.
Однако в ленте всё построено сложнее, чем только что было изложено. Прихотливая особенность памяти именно в том и заключаются, что она не поддаётся логическому объяснению. Подчас невероятнейшим способом память соединяет несоединимое. Вот и Ален Рене пытается воспроизвести на экране механизм действия человеческого сознания. Памяти достаточно лёгкого толчка — и поток образов прошлого захлёстывает человека внутренними переживаниями. Память проносится по всей минувшей жизни, проникая во все уголки сознания и, наконец, «выкапывает» то единственное, что так взбудоражило её.
В картине «Хиросима, моя любовь» подобным толчком служит возникшая любовь и — что очень существенно — Хиросима. Любовь в Хиросиме — что может быть противоестественнее?! Но она рождается между женатым японцем и замужней француженкой. Есть в их внезапном чувстве что-то запретное. Героиня смотрит на спящего возлюбленного. И постановщик вдруг делает резкий монтажный переход на мёртвого немца, лежащего на берегу реки в Невере. Кадры сопоставлены по контрасту. Темнота в номере отеля «взрывается» в ярко освещённом солнцем пейзаже. Спящий — вроде бы аналог мёртвого, но всё-таки не мёртвый. Вот и рождение любви — не её смерть.
Что же стало причиной возникновения ассоциации в памяти этой женщины? Схожесть двух ситуаций — в их запретности. Иначе — в «пограничности». Лишь немногие из критиков почувствовали это. Уже упомянутый Лосон пишет о героине Рене: «Будь её избранник участником французского Сопротивления, все моральные ценности сместились бы: любовь девушки не звучала бы как «чистый» бунт против окружающей реальности». У Жан-Поля Сартра есть точное определение: чтобы поймать переживание в его «сиюминутности», нужно «как бы застигнуть сознание на месте преступления». И как только сознание женщины из фильма «Хиросима, моя любовь» смыкает два времени и две ситуации, связанные с любовью, режиссёр вторгается в него и постепенно раскрывает перед зрителями «подводную часть» ассоциации. Точнее — выявляет то подсознательное, которого до сего момента ничем не сублимировалось, не выводилось на уровень «Я» и не было явным для сознания.
Развитие действия нарастает вплоть до сцены в чайной, когда переживания прошлого уже заглушают события настоящего. Более того — минувшее вытесняет нынешнее. Это — кульминация. Данный эпизод рифмуется с началом по подобию. Но не по равенству. Так подобны, но не равны Хиросима и Невер. Простое сопоставление японца и немецкого солдата переходит в их идентификацию в сознании героини. Она обращается к своему новому возлюбленному — как к давно умершему. И японец начинает говорить от его имени.
Можно сказать, что француженка разговаривает не с личностью (персоной) японца и даже не с иной ипостасью немецкого солдата, а с собственным «Я», с «запредельностью самой себя» (по терминологии Карла-Густава Юнга). Хотя мы видим лишь внешнюю сторону вещей. А суть остаётся сокрытой от нас. Если же проникнуть вглубь, то существует шанс понять, что женщина ведёт внутренний разговор с собой, со своей памятью, с той самой девушкой из Невера, которая любила немецкого солдата.
Возможно также и другое объяснение. Ален Рене отождествляет Невер с женщиной, а Хиросиму — с мужчиной. Поэтому лента называется «Хиросима, моя любовь». Если же перевернуть тождество, то получится следующее: женщина — это Невер, а мужчина — Хиросима. Беседа в чайной — это как будто разговор Невера и Хиросимы. Невер узнаёт себя в Хиросиме. И Хиросима есть «Я» для Невера. Вот почему прошлая любовь в Невере оказывается любовью по имени Хиросима.
Но прошлое «размывает» настоящее. После сцены в чайной всё движется к логическому концу. Любовь к японцу уже не кажется возможной. Поскольку память возродила забытые чувства к немецкому солдату. Мужчина умоляет женщину остаться. Он ходит за ней по ночным улицам сегодняшней Хиросимы, то исчезая, то возникая, как из тумана. Сами эти моменты призрачны и заранее напоминают по своему настроению последующую картину «В прошлом году в Мариенбаде». Разница только в том, что герой «Хиросимы» просит любви, а главный персонаж «Мариенбада» — памяти. Хотя им следовало бы просить иного: первому — памяти, второму — любви. Так как любовь не существует без памяти, а память без любви. Героиня говорит японцу: «Я и тебя забуду. Я уже начинаю тебя забывать». Всегда есть опасность забвения. Но забывает только персона. Зато «Я» продолжает помнить.
Рене всё-таки верит в то, что любовь сможет соединить распавшиеся времена. «Смерть разрушила равновесие времени», — сказал Поль Элюар. «Любовь восстановит это равновесие», — мог бы ответить Ален Рене. А вот его подлинные слова: «Хиросима, моя любовь» не приводит к ощущению невозможности жизни… То, что «Хиросима» показывает страдающих людей, не значит, будто это — пессимистический фильм. Жизнь не всегда радостна, но, по крайней мере, прожитые моими героями 48 часов стоят десяти лет видимого счастья, которое на самом деле — только летаргия. Самое страшное — небытие, а пустая жизнь хуже страданий». Сказано это в июне 1960 года — то есть уже тогда, когда режиссёр задумывал свою вторую игровую ленту «В прошлом году в Мариенбаде».
1977
IMDB User Rating:
Awards: Nominated for Oscar. Another 3 wins & 4 nominations more
Ален Рене на ранней стадии своего пути в игровом кино хоть и причислялся к французской «новой волне», однако существенно отличался по стилю и внутренней сути собственных работ от художественной манеры и тематических поисков более молодых коллег — Франсуа Трюффо, Жан-Люка Годара, Луи Маля, Клода Шаброля. Уже на внешнем уровне нельзя не заметить, что движение в фильмах Рене становится плавным, замедленным. Монтажные фразы длинны, а переходы отнюдь не резки. По сравнению с «рваным монтажом» Годара, который создавал «атмосферу социальной и индивидуальной неустойчивости» (по точному выражению американского сценариста и киноведа Джона Хауарда Лосона), повествование у Алена Рене выглядит чересчур спокойным и уравновешенным, а нормальные по продолжительности картины — даже затянутыми.
